пристраивает на мордочку девушке с неприятным лицом. Нет смысла добавлять, что и мужчина в крови по уши.
Вся эта тройка шарашится по лобби в живописном танце смерти, а секретарша глядит на это дело стеклянными глазками из-за стеклянной же загородки.
Я осторожно интересуюсь причиной визита. Родители девушки, драматично выкрикивая фразы, с тяжелым испанским акцентом, сообщают, что она олигофренка и аутистка, а кроме прочего страдает повышенным внутрилегочным давлением и пневмонией. И именно сегодня рассадила палец о стекло.
Припомнив смутно общую медицину, понимаю, что нужно бороться с кровотечением. И вот, я, психиатр, то есть человек, по определению, чуждый насилию и боящийся крови, зову медбратьев. Мы надеваем перчатки и наваливаемся на девчонку.
Не тут-то было. Силы в ней немеряно. Тут медбрат Юваль, служивший в спецназе, хитрым боевым приемом заламывает ей руку и предъявляет палец к осмотру.
Ёрш твою медь! До кости! Кровища хлещет. Надо шить, а у нас нечем, значит надо отправлять в «Сороку» к хирургу. Общими усилиями с родителями начинаем перевязку. Девчонка не сдается. Просто Кармен! Испанские проклятия смешиваются с русским матом. Вокруг кровь. Поросячьи визги жертвы режут уши.
На мгновение реальность меняется, и я чувствую себя участником какой-то отчаянной пиратской схватки. Наконец палец перевязан. Все переводят дыхание. Улыбаются. Все же мы молодцы!
Этим молниеносно пользуется олигофренка-аутистка. Она, сука, срывает повязку, и все начнется сначала.
В конце концов, я-таки отправляю ее в «Сороку». И там доктор Мишка Сеченов мудохается с ней до утра. А утром ее госпитализируют в терапию из-за легочной недостаточности.
Но я-то этого пока еще не знаю, у меня-то пока все только начинается.
Едва я вошел в секретарскую, как тут же и был буквально освежен новостью. Мне сообщили, что областной психиатр вытащил сегодня шесть принудительных проверок, а значит, в течение вечера и ночи амбуланс привезет шестерых сумасшедших. Разумеется, если поймает.
Как будто нам не хватает новых больных. Вот взять хоть одного из них, этих свежепойманых…
Утром этого новенького пациента проверял заведующий отделением профессор Фолкнер. При сём посчастливилось присутствовать и мне. Санитар ввёл в ординаторскую черного человечка лет тридцати. Он здорово смахивал на Уго Чавеса, тогда ещё живого президента Венесуэлы, только был меньших размеров и намного чернее.
Маленький черный Чавес непринужденно развалился в предложенном кресле, строго взглянул на нас и лениво произнес с африканским акцентом:
– Ну, что скажете, смертные?
– Хотелось бы узнать что-нибудь о вас? – вежливо попросил Фолкнер.
– А что про меня, фак вас, знать, – начал грубить Малыш Чавес с полуслова, – я, фак вас так, понятно кто, я – посланец бога…
– А я никого никуда не посылал, – сострил бородатой остротой профессор Фолкнер, после отдыха в Америке пребывавший в игривом настроении.
– Ты, что же это, смертный, фак тебя, хочешь сказать, что ты бог? – разозлился утративший чувство юмора Чавес. – Ты ж, фак тебя, самозванец, а я – заместитель бога! Мессия! Его посланец, а не твой!
С этими словами он начал подниматься с кресла (видимо, чтобы проучить нас хорошенько) и мы, поняв, что беседа потеряла предметность, позвали санитара поздоровее…
Но это утром. А ближе к вечеру, дежуря по приёмнику и разбираясь с принудительными проверками, я понятия не имел, что происходит в отделении.
А происходило там, вот что:
Малыш Чавес, заместитель бога, мессия и посланец, сделался настолько гневлив и беспокоен, что персонал закрыл его в специальной мягкой комнате, оборудованной камерами наблюдения и динамиками с приятной тихой музыкой. Именно благодаря качественным видеокамерам и цветному монитору, медсестра Вера смогла увидеть во всех подробностях, что Заместитель Бога, быстро обретя самообладание, принялся мастурбировать. Причем, по словам Веры – достиг глубокого удовлетворения трижды. Намастурбировавшись же всласть, улегся на мягкий пол и якобы задремал.
Купившись на дешёвую разводку, персонал открыл мягкую комнату. Малыш Чавес вышел и немедленно дал в морду случившемуся рядом больному, а заодно расцарапал рыло подоспевшему санитару. Через несколько секунд он укусил за палец медсестру Веру, прибежавшую посмотреть, кто это там получил в морду и кому это там расцарапали рыло. Ну, обыкновенно – позвали подмогу, навалились разом, зарядили шприц.
Когда Малышу Чавесу укололи хлорпромазин, Заместитель Бога выкинул такую штуку: завел под низкий лоб глаза, перестал дышать, рухнул, выгнулся красивой дугой и закатил шикарный эпилептический приступ.
Судороги шли непрерывно, волна за волной, приступ явно перерос в эпистатус.
А Малыш Чавес даже не думал приходить в себя. Только тогда кто-то из персонала догадался нажать тревожную кнопку, прицепленную у каждого из них на поясе.
Сигнал тревоги получили охранники на входе, и атаманша справочной службы Симона, которая высунулась, как кукушка из своего окна и завопила неистово:
– Срочно доктора в шестнадцатое! Помирает!!!
Это дикий зов и услышали одновременно мы с Халайлой, арабским доктором, который играл в интернет-казино в секретарской.
Оба-два мы травлеными крысами влетели в лобби, проскочили на территорию и припустили в сторону шестнадцатого, хотя дежурным по этому отделению сегодня вообще был доктор Груш, тоже порядочный долботряс.
Нужно сказать, что бежать от приемника до шестнадцатого довольно далеко, и посему, когда нас нагнал охранник на электрокаре, мы запрыгнули к нему и дальше уже просто полетели.
Чтобы не выпасть на поворотах, я вцепился в Халайлу, а тот держался за охранника. Охранник же не выпадал, лишь благодаря мертвой хватке и железному – хрен сломаешь – рулю. Ветер свистел в ушах. Редкие больные и их родственники выпархивали из-под колес весенними трясогузками.
Халайла азартно вопил:
– Быстрее!! Без паники!! Если есть паника – будет балаган! Не паниковать! Кыш от машины, курва! (медицине он учился в Праге и потому хорошо ругался по-чешски)…
Ворвавшись в отделение, мы увидели конвульсирующего посеревшего негра на полу, и персонал, бодро, но бессмысленно суетящийся вокруг. На морде у серого негра сикось-накось была пристроена кислородная маска, но судя по манометру, малый баллон давно опустел.
Халайла ретиво взялся за дело. Я помогал, как мог. Мы перевернули Чавеса, поддержав его голову, пережидая очередной приступ судорог. Тут темпераментный от природы Халайла решил ускорить все процессы.
– Где этот хренов кислород?! – закричал он. – Я уже сто пятьдесят раз прошу долбаный кислород! Дайте этому драному больному, чтоб его раскурочило, подушку под голову! Вызывайте амбуланс! Держите его чертову башку! Готовьте валиум! Открывайте вену! Стойте! Отойдите! Не мешайте! Бегите! Где, наконец, это гребаный Груш! Почему мы за него работаем?! Не надо паники!!!
Понятно, что если до этих воплей царила лёгкая растерянность, то теперь, натурально, началась паника. Одновременно наши служивые бросились выполнять все, что было попрошено.
Причем, за подушкой кинулось три человека, а за кислородом, понятно, никто.
Кроме того, весь этот шухер на бану привлек остальных больных и они, как муравьи на сахар, полезли со всех сторон с советами и комментариями. Кеша Гудлов пробивался через наши спины, разъясняя другим больным, что вот, мол, одного черненького уже эскулапы уморили, скоро, значить, то же и с беленькими будет.
– Кеша! Изыди, черт, отлезь! – умолял я его.
– А я может, пророк-чудотворец, мне может, посмотреть надо, я его может, оживлю! – ломился Кеша сквозь санитара с расцарапанной рожей и Веру с укушенным пальцем.
Чавес тем временем вдруг сам по себе перестал содрогаться. Он активно задышал, сделался вновь черным из серого, пустил слюни, забормотал, описался, словом начал возвращаться в первобытное состояние.
Тут как раз подоспел долботряс доктор Груш, прибыл амбуланс, и мы с Халайлой, поблагодарив всех за внимание, покинули поле боя.
О дальнейшем мне стало известно из телефонного разговора с доктором Амраном, дежурным психиатром «Сороки».
Заместитель Бога был доставлен туда на проверку, и, ожидая очереди, задремал на выделенной ему коечке за ширмочкой. Разумеется, был приглашен невропатолог, оказавшийся новым, не очень опытным, но нагловатым юношей. Прочтя направление долботряса Груша, невропатолог устроил сцену у фонтана, крича, что патология не его, и что он не будет проверять Малыша Чавеса.
Амраныч убедил юного врача хотя бы поговорить с пациентом, а уж после решать,
